Амстердам - Страница 23

Зашли в переулок, в незнакомый Вернону паб – рваный красный плюш, прокуренный воздух – и сели позади громадного музыкального автомата. За джином и тоником Фрэнк высказал главному редактору свое возмущение нынешним оборотом событий. Вчерашним голосованием манипулировали всегдашние неблагонадежные из Клира, чьи жалобы и склоки не прекращаются годами, и он, Фрэнк, отказался присутствовать на собрании, сославшись на занятость. Есть и другие, сказал он, которые думают так же, хотят, чтобы «Джадж» расширила свою аудиторию, взбодрилась, совершила смелый поступок, например, припечатала Гармони, но мертвая рука грамматиков держит все рычаги должностного продвижения. Старая гвардия скорее загонит газету в фоб, чем позволит ей повернуться лицом к тем, кому меньше тридцати. Они отвергли крупный шрифт, раздел «Образ жизни», гороскопы, вкладку «Здоровье», светскую хронику, виртуальное лото, советы несчастным, а также зубастый репортаж о королевской семье и поп-музыку. А теперь набросились на единственного человека, который мог бы спасти газету. Среди молодых сотрудников у Вернона есть поддержка, но у нее нет голоса. Никто не хочет высунуться первым, чтобы его подстрелили.

Вдруг почувствовав легкость в ногах, Вернон подошел к стойке за новой порцией. Да, пора прислушаться к младшим сотрудникам, пора их выдвигать. Фрэнк закурил за столом и вежливо повернулся вместе со стулом, чтобы выпускать дым в сторону. Он принял от Вернона стакан и продолжал речь. Фотографий он, конечно, не видел, но уверен, что печатать их надо. Он на стороне Вернона, и больше того. Он хочет быть полезным, и именно поэтому будет неправильно, если он открыто выступит союзником главного редактора. Он извинился и пошел к стойке, чтобы заказать сосиски с пюре, а Вернон вообразил однокомнатную квартиру, спальню-гостиную и там – никого, не ждет там девушка заместителя заведующего международным отделом. Вернувшись на место, Фрэнк торопливо продолжил:

– Я мог бы держать вас в курсе. Сообщать, о чем говорят. Выяснять, кто вас действительно поддерживает. Но я должен выглядеть как лицо нейтральное, незаинтересованное. Вы не против?

Вернон не хотел связывать себя. Он был слишком опытен, чтобы нанять шпиона, не вполне представляя себе его позицию. Он перевел разговор на политику Гармони, и полчаса прошли в приятной детализации разделяемого собеседниками презрения. Но через три дня, когда Вернон начал бегать по коридорам и, ошеломленный неистовством оппозиции, даже чуть-чуть заколебался, он снова встретился с Диббеном – в той же пивной, за тем же столом, – и показал ему фотографии. Реакция Фрэнка была ободряющей. Фрэнк подолгу разглядывал каждую, молчал и только качал головой. Потом сложил снимки в конверт и тихо произнес:

– Невероятно. Какое лицемерие. – Оба на минуту задумались, потом Фрэнк добавил. – Вы должны это сделать. Не дайте им остановить вас. Это закроет ему путь к премьерству. Это будет его концом. Вернон, я действительно хочу помочь.

Поддержка со стороны молодых оказалась не столь явственной, как утверждал Фрэнк, но в те дни, пока Вернон умиротворял редакцию, ему крайне важно было знать, какие его аргументы доходят до цели. На этих свиданиях за музыкальным автоматом он узнавал, когда и почему происходит раскол среди противников и в какой момент надо дожать их своими доводами. Пока планировалась и осуществлялась реклама предстоящей сенсации, Вернон точно знал, кого из грамматиков изолировать и подвергнуть обработке. Он проверял рекламные ходы на Фрэнке, и кое-что толковое тот предлагал сам. Но главное, Вернону необходимо было с кем-то говорить – с человеком, который разделял его чувство исторической миссии, его волнения, который инстинктивно понимал судьбоносный характер кампании и оказывал моральную поддержку, когда все остальные занимались критиканством.

Директор-распорядитель стал союзником, анонсы и рекламные тексты были написаны, тираж увеличивался, немое, хотя и недоброжелательное, возбуждение расползалось по редакции, и нужда во встречах с Фрэнком отпала. Однако Вернон желал отблагодарить его за преданность и подумывал о том, чтобы посадить его на место Леттис – заведующим отделом очерков. Нерасторопность в истории с сиамскими близнецами поставила ее пребывание в должности под вопрос. Шахматным приложением она подписала себе смертный приговор.

И вот сегодня, утром четверга, за день до публикации, Вернон и его помощник поднимались на четвертый этаж в древнем лифте, судя по всему страдавшем падучей. Вернон чувствовал себя как в старые дни перед генеральной репетицией студенческого спектакля: потные ладони, замирание в брюхе, учащенный стул. Прежде чем закончится утреннее совещание, все старшие сотрудники, ведущие журналисты и немало людей, кроме них, увидят фотографии. Первый выпуск отправлялся в печать в 5.15, но лишь в 9.30, к последнему выпуску, Гармони, его платье и томный взгляд яростно завертятся на стальных валах новой типографии в Кройдоне. Идея состояла в том, чтобы соперники не успели дать конкурирующий материал в своих поздних выпусках. Фургоны с тиражом выедут в 11.00. И тогда путь к отступлению отрезан.

– Вы видели прессу, – сказал Вернон.

– Полное блаженство.

Сегодня все газеты, и полноформатные, и прочие, вынуждены были дать родственные материалы. В каждом заголовке, в каждом суетливо расследованном аспекте истории читалась зависть и неохота. В «Телеграфе» психолог напыщенно теоретизировал о склонности наряжаться в одежду противоположного пола, а «Гардиан» отдала целый разворот – с большой фотографией Эдгара Гувера в коротком нарядном платье – глумливой статье о трансвеститах в общественной жизни. Ни одна из этих газет не нашла в себе сил упомянуть «Джадж». «Миррор» и «Сан» подстерегали Гармони на его ферме в Уилтшире. Обе газеты напечатали похожие зернистые фотографии, снятые телеобъективом: министр иностранных дел с сыном исчезают в темном проеме амбара. Огромные двери распахнуты, свет лежит на плечах Гармони, руки уже поглотила тьма – еще мгновение, и человек канет в безвестность.